Шестеренки трутся друг о друга, передают движение куда-то. Масляная пленка предохраняет оси, и они живут в этой циклической жизни, вращаясь, пока их толкает нечто, пока энергия бежит по узлам их сочленений, пока далекая пружинка, раскручиваясь, толкает их вперед. В масло попадает пыль и песок, вращение становится медленнее, движение не передается, теряется где-то в лабиринте пазов и зубчиков. Этот лабиринт моей головы непроходим, пружина, сжатая до предела, уже не может провернуть дряхлый, загаженный механизм. А вращение ключа, с треском и скрежетом сжимает её все сильнее, и будет сжимать до тех пор пока на металлической полоске, с оглушающим треском маленькая трещина, неожиданно возникшая, не станет фатальным разрывом. Тогда движение остановиться, напряженность исчезнет. Вечность потечет сквозь ржавеющий металл и окутает его в песок и пыль, движения будут прозрачны и легки, желания просты и понятны. И мысли никогда уже не смогу научится читать, ни свои, ни чужие. Разлюблю ночное кофе, забуду о тонких сигаретах. Вокруг меня будет комфортный теплый мирок, пыльный и розовый саркофаг жизни. Только это будет не моя жизнь. Заводной болванчик остановится. Болванчик больше не сможет быть собой. И кто-то другой все будет делать за него. И твой мир, сотканный их магазинов, света флуоресцентных ламп и поцелуев захватит меня, унесет куда-то. Совсем не туда, куда я хочу.